.

Сны: на консультацию или типа того приводят мальчика-аутиста, у которого сверхценная - море. Его ещё должен забрать к себе жить его дядя. С дядей у них явная любовь, но проблема в том, что мальчик ни разу даже не был у него в гостях, потому что ему тяжело добавлять новые локации.

Пойду сегодня на производство открывать сезон. Ожидается штук шесть детей из всех групп совокупно.

.

Сходила на производство, внесла свою лепту в выпас трёх с половиной детей, вернулась домой, упала и вымерла.

Изображая педагога, я между прочим успела полицезреть начальство. Начальство пообещало мне в старшую группу на остаток сезона ещё одну невоспитанную девочку и ещё одного шизоидного мальчика. Зашибись.

Погода противная и ревматическая. Колену она не нравится. Всему остальному, как я подозреваю, тоже не нравится, потому что организм не то что заниматься продуктивным трудом, а вообще принимать какое-либо положение, отличное от горизонтального, отказывается наотрез. Поэтому мы с устройством продолжаем лежать на диване и читаем "Легенду об Уленшпигеле". Исключительно душевная и прекрасная книжка. Последний раз меня так радовал разве что Виктор Гюго.

Стояли свежие, солнечные весенние дни, когда природа исполнена томления любви. Сооткин болтала с кем-то у открытого окна, Клаас мурлыкал песенку, а Уленшпигель смастерил судейскую шапочку и надел её на Титуса. Пёс важно поднимал лапу, точно изрекая приговор, но делал это только для того, чтобы избавиться от шапочки.
Вдруг Уленшпигель захлопнул окно, заметался по комнате, вскакивая на столы и стулья, и шарил руками по потолку. Сооткин и Клаас увидели, что он хочет поймать прелестную маленькую птичку, которая пищала, вся дрожа от ужаса, и прижалась в углу к потолочной балке.
Только Уленшпигель хотел схватить её, как Клаас сказал ему:
— Чего ты мечешься?
— Хочу поймать её, — ответил Уленшпигель, — посадить в клетку, кормить её зерном и слушать, как она будет петь.
Птичка опять вспорхнула с жалобным писком и, проносясь из угла в угол, билась головой о стёкла.
Уленшпигель всё прыгал за нею, но Клаас опустил свою тяжёлую руку на его плечо и сказал:
— Ты поймай её и посади в клетку, чтобы она для тебя пела. А я посажу тебя в клетку, запертую доброй железной решёткой, и тоже заставлю тебя петь. Ты любишь бегать, да нельзя будет; ты будешь сидеть в тени, когда тебе будет холодно, и на солнце, когда тебе станет жарко. А то как-нибудь в воскресенье мы уйдём, забыв дать тебе поесть, и вернёмся только в четверг, и, когда придём домой, то найдём Тиля умершим от голода, холодным и неподвижным.
Сооткин заплакала. Уленшпигель вскочил.
— Что ты делаешь? — спросил Клаас.
— Отворяю для неё окно, — ответил Уленшпигель.
И щеглёнок порхнул к окну, радостно пискнул, поднялся стрелою вверх, потом уселся на соседнюю яблоню, чистя перышки и осыпая на своём птичьем языке яростными ругательствами Уленшпигеля.
И Клаас сказал:
— Сын мой, никогда не лишай человека или животное свободы, величайшего блага на земле. Не мешай никому греться на солнце, когда ему холодно, и прохлаждаться в тени, когда ему жарко. И пусть господь судит его величество, императора Карла, который сначала заковал в цепи свободную веру во Фландрии, а теперь хочет заключить в клетку рабства благородный Гент.