Съездила на производство, с немалым изумлением обнаружила там вполне работоспособный компьютер и трёх технических мальчиков из комплекса. Как оказалось, ту проблему, которую я решала вчера, я всё-таки решила, а система прикинулась мёртвой по какой-то произвольной причине (мальчики предположили, что глюк контроллера), так что сегодня всё было уже штатно, и интернет летал. Мальчики слегка полили меня презрением, делиться виндой отказались (сказали, что сами поставят), но однако же обещали дотянуть до общественного компьютера интернет. Ну, во всяком случае, я на них на всех посмотрела. Не могу сказать, что я испытала от этого восторг, но пока я уповаю, что от этих мальчиков будет больше толку, чем от трёх предыдущих.
***
Chaotic Good — ещё один представитель «добра-с-кулаками», но не фанатик как LG, а весёлый распиздяй. Помогает ближнему не по заслугам, а по своей прихоти и состраданию. Ориентирован на то, чтобы «помочь хорошим и набить морду злу», не гнушаясь при этом никакими средствами. Паникует и непредсказуем в ситуациях «либо сейчас умрут сто, либо завтра более 9000 тысяч». Зато душевный. Chaotic-good’у его общая доброта никоим образом не мешает при случае отомстить за обиды так, что у какого-нибудь Lawful-evil’a волосы встанут дыбом. Это особенность данного элайнмента.
Lawful Neutral — любитель порядка, организованности и правильности любой ценой. Чтит законы и устои, а на остальное ему — насрать. Озабочен вопросами чести, закона и порядка вообще в глобальных масштабах при полном наплевательстве на личности. Иногда — включая себя, хотя остальным пострадавшим от этого не легче. Ради торжества справедливости способен выпиливать людей тысячами без малейших угрызений совести. ***
-- У меня тоже есть секрет, -- сказал Снусмумрик. -- Он спрятан в моем рюкзаке. Скоро ты его увидишь, потому что я сведу старые счеты с этим негодяем!
-- Большим или маленьким? -- спросила малышка Мю.
-- Маленьким, -- ответил Снусмумрик.
-- Это хорошо, -- сказала малышка Мю. -- С маленьким негодяем куда легче справиться.
Довольная, она снова залезла в клубок ангорской шерсти, а Снусмумрик осторожно пошел вдоль длинного забора. То тут, то там висели таблички с надписями:
СТРОГО ЗАПРЕЩАЕТСЯ ВХОДИТЬ НА ТЕРРИТОРИЮ ПАРКА!
Сторож со Сторожихой жили, само собой разумеется, в парке. Они подрезали и подстригали деревья, придавая им форму шара или куба. Дорожки в парке были прямые как стрелы. Не успевала травка подрасти, как ее тут же подстригали, и ей снова приходилось, напрягая все силы, тянуться вверх.
Лужайки с подстриженной травой были обнесены высоким палисадом, и повсюду можно было прочесть надписи, сделанные большими черными буквами: запрещается то-то и то-то.
В этот ужасный парк каждый день приходили двадцать четыре крошечных забитых малютки, которых ли бо забыли по той или иной причине, либо они сами потерялись. Это были мохнатые лесные малютки. Они ненавидели и этот парк, и песочницу, в которой их заставляли играть. Они хотели лазить по деревьям, стоять на голове, бегать по траве...
Но этого не понимали ни Сторож, ни Сторожиха, которые сидели рядом и караулили их.
Что оставалось делать малышам? Охотнее всего они закопали бы Сторожа и Сторожиху в песок, но были слишком малы, чтобы справиться с ними.
И вот теперь в этот самый парк пришел Снусмумрик с малышкой Мю в кармане. Он крался вдоль забора, поглядывая на своего заклятого врага Сторожа.
-- Как ты собираешься с ним поступить? -- спросила малышка Мю. -- Повесить, сварить или набить из него чучело?
-- Напугать его, -- ответил Снусмумрик и еще крепче закусил трубку. -- На свете есть лишь одно-единственное существо, которое я по-настоящему ненавижу: Сторож в этом парке. Я хочу сорвать все его таблички с надписями о том, что запрещено!
Снусмумрик принялся рыться в рюкзаке и вытащил оттуда большой мешок, полный маленьких блестящих белых семян.
-- Что это? -- спросила Мю.
-- Семена хатифнаттов, -- ответил Снусмумрик.
-- Ну и ну! -- удивилась Мю. -- Разве хатифнатты появляются на свет из семян?
-- Конечно, -- сказал Снусмумрик. -- Но все дело в том, что сеять эти семена нужно вечером в день летнего солнцестояния.
Сквозь рейки ограды он начал осторожно бросать семена хатифнаттов на лужайки (правда, одно семя довольно далеко от другого, чтобы хатифнатты не сцепились лапками, когда появятся на свет). Опустошив мешочек, Снусмумрик сел на землю и стал ждать.
Солнце клонилось к закату, но оно по-прежнему грело, и хатифнатты начали прорастать.
То тут, то там на аккуратно подстриженных лужайках начали высовываться круглые белые головки, напоминавшие белоснежные шампиньоны.
-- Посмотри вон на того, -- сказал Снусмумрик, -- скоро у него прорежутся глазки!
И верно, через минуту на белом черепе показались два шарообразных глаза.
-- Когда они рождаются, они особенно сильно заряжены электричеством, -- объяснил Снусмумрик. -- Смотри, теперь у них появляются лапки.
Было слышно, как растут хатифнатты. Но Сторож ничего не замечал, он не слышал шороха, так как не спускал глаз с малышей. А кругом на лужайках сотнями пробивались хатифнатты. Еще только ножки оставались у них в земле. В парке запахло серой и жженой резиной. Сторожиха принюхалась.
-- Чем это запахло в парке? -- спросила Сторожиха. -- Малышня, от кого из вас так пахнет?
И тут по земле побежали слабые электрические разряды.
Сторож забеспокоился, стал переминаться с ноги на ногу. Его металлические пуговицы начали потрескивать.
Внезапно Сторожиха вскрикнула и вскочила на скамейку. Дрожащей рукой показала она на лужайки.
Хатифнатты уже выросли до своих нормальных размеров и теперь сплошной стеной надвигались на Сторожа со всех сторон. Их притягивали наэлектризованные пуговицы его мундира. В воздухе парили микромолнии, и пуговицы на мундире Сторожа все чаще и чаще потрескивали. Вдруг у Сторожа засветились уши, заискрились волосы, потом морда! Миг -- и весь Сторож засветился. Словно сверкающее солнце, он покатился к воротам парка, преследуемый целой армией хатифнаттов.
А Сторожиха уже перелезала через забор. Только малыши, страшно удивленные, по-прежнему сидели в песочнице.
-- Здорово! -- восхищенно сказала маленькая Мю.
-- Точно! -- ответил Снусмумрик и сдвинул шляпу на затылок.
-- А теперь мы сорвем все таблички, и пусть каждая травка растет, как ей заблагорассудится!
Всю свою жизнь Снусмумрик мечтал сорвать таблички, запрещавшие все, что ему нравилось, и теперь дрожал от нетерпения. Наконец-то! Он начал с таблички "КУРИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!". Затем схватил табличку "ЗАПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ!". Потом полетела в сторону табличка "ЗАПРЕЩАЕТСЯ СМЕЯТЬСЯ И СВИСТЕТЬ!". А вслед за ней отправилась табличка "ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРЫГАТЬ!".
Лесные малыши таращили на него глаза, все больше и больше удивляясь.
Мало-помалу они поверили, что он пришел спасти их. Они выскочили из песочницы и обступили его.
-- Ступайте домой, малыши! -- объявил Снусмумрик. -- Ступайте куда хотите!
Но они не расходились, а шли за ним по пятам. И даже когда была сорвана последняя табличка и Снусмумрик поднял свой рюкзак, чтобы отправиться в путь. они по-прежнему не отставали от него.
-- Хватит, детки! -- сказал Снусмумрик. -- Ступайте домой, к мамам!
-- А вдруг у них нет мам? -- предположила малышка Мю.
-- Но я ведь не привык возиться с малявками, -- испуганно сказал Снусмумрик. -- Я даже не знаю, нравятся ли они мне!
-- Зато ты нравишься им, -- сказала Мю и улыбнулась.
Снусмумрик взглянул на притихшую стайку восхищенных малышей, пристроившихся у его ног.
-- Можно подумать, что мне мало тебя одной, -- сказал он. -- Ну ладно, ничего не поделаешь. Пошли! Начнется теперь канитель!
Снусмумрик зашагал по лугам в сопровождении двадцати четырех очень серьезных малышей. Его одолевали мрачные мысли о том, что же он станет делать, когда они проголодаются, или промочат ножки, или у них заболят животики.***
Вечный конфликт снусмумрика и порядка. Разные методы, разные правды, разные миры, разные реакции. Если меня вогнать в рамки и в них зажать, я буду задыхаться, сходить с ума и буянить, пока не вырвусь. А кому-то нормально. А кому-то только так и хорошо. Кому-то именно это и нужно. Я не могу делать формальную практику, я от неё зверею и чувствую себя по-настоящему в процессе только когда подхожу к нему свободно, а кому-то нужен именно формальный процесс, кому-то нужен ритуал, кому-то нужна традиция, которая осталась в общем в том же виде, в каком она была лет пятьсот назад. Я не понимаю, почему мы не можем просто сосуществовать. Пока всё время получается так, что закон обливает меня презрением, а я в ответ хулиганю и ругаюсь. Хотя, в общем, понятно, что всё это не в формате "лучше-хуже", а просто совсем разные способы быть. Процесс идёт и так, и эдак, ему без разницы. Дэви любит нас всех. Дэви как-то может.
В последнее время я думаю, что мне действительно лучше пожертвовать возможностью быть среди других, чтобы делать то, что я чувствую, и так, как я чувствую. Это не про отвержение, это на самом деле вопрос совместимости. Мы очень и очень разные, к сожалению, видимо, слишком разные, чтобы находиться в одном месте. Но, может быть, не настолько, чтобы нельзя было делать одно дело. Скажем, как бы сильно мне ни вынесло мозг то, как повёл себя крокодил, я же знаю, что он на самом деле хороший человек, просто с какой-то очень альтернативной правдой, не такой как у меня. Может быть у моих единоверцев, на которых я регулярно огрызаюсь, тоже какая-то альтернативная правда, которая тоже работает. Но вместе они, очевидно, не работают никак. Мне от этого очень грустно, но я не знаю, что ещё с этим делать, кроме как, действительно, развести по разным помещениям. Закон должен быть законом, пират должен быть пиратом, и чтобы они хорошо себя чувствовали, им нужно как можно реже пересекаться.
Незнание правды друг друга порождает принятие и отвержение, принятие и отвержение порождают страдания, колесо крутится. Я хотела бы, чтобы мы сосуществовали в мире, но я не могу достичь этого одна. Что-то порождает меня как необходимый противовес, и мне ничего не остаётся, кроме как принять бытие этим противовесом. Я хотела бы, чтобы в этом не было необходимости... или чтобы мы по крайней мере понимали необходимость друг друга?
Границ не ощущаешь так болезненно, пока не обнаруживаешь, что за ними осталось что-то, что ты любишь, и ты ничего не можешь поделать с этим. Где-то там остался мой храм, для которого я буду лепить кирпичи, и куда мне уже не вернуться.
***
Ни одна рыба не попалась в сачок Онкельскрута. Он заснул на мосту, надвинув шляпу на глаза. Рядом на каминном коврике лежала Мюмла и смотрела на коричневые струи воды. Возле почтового ящика сидел хемуль, он что-то писал крупными буквами на фанерной доске.
-- "Муми-дален -- Долина муми-троллей", -- прочитала Мюмла. -- Для кого это ты пишешь? -- спросила она. -- Тот, кто придет сюда, будет знать, куда он пришел?
-- Это совсем не для кого-то, -- объяснил хемуль, -- это для нас.
-- А зачем? -- удивилась она.
-- Я и сам не знаю, -- пожал плечами хемуль и, подумав, сказал:
-- Может, для того, чтобы знать наверняка. Ведь это особенное название, ты понимаешь, что я имею в виду?
-- Нет, -- призналась Мюмла.
Хемуль дописал последнюю букву, вынул из кармана большой гвоздь и начал прибивать доску к перилам моста. Проснулся Онкельскрут и пробормотал:
-- Спасите предка...
А из палатки выскочил Снусмумрик и закричал:
-- Что ты делаешь? Сейчас же прекрати!
Шляпа у него, как всегда, была надвинута на глаза.
Никто раньше не видел, чтобы Снусмумрик вышел из себя, и теперь все ужасно сконфузились и потупили глаза.
-- Нечего расстраиваться! -- продолжал Снусмумрик с упреком. -- Неужто ты не знаешь?..
Каждый хемуль должен знать, что любой снусмумрик ненавидит объявления, которые что-либо воспрещают, это единственное, что может разозлить его, обидеть, вывести из себя. Вот Снусмумрик и вышел из себя. Он кричал и вел себя ужасно глупо.***
Муми-дол - это мечта о доме. Странник остаётся странником, каждую осень Снусмумрик снова уходит, но у него есть дом, куда он может вернуться, и семья, которая будет ждать его, хотя он и не принадлежит к ней. Это гармония вещей, которые предоставлены сами себе и остаются самими собой, пребывая в мире. Где этот дом, в котором нет нужды жить постоянно, и где эта семья, которая позволит тебе не быть её частью?
Совершенная муми-мама. Вещи растут, а она стоит на кухне и ждёт их возвращения.
***
"Надо идти к ним, -- подумал Снусмумрик. -- Неудобно. И зачем я только вернулся сюда, что у меня с ними общего, они ничего не понимают в музыке. -- Он перевернулся на спину, потом лег на живот, зарылся мордочкой в спальный мешок. Что бы он ни делал, они все равно являлись к нему в палатку, они все время были рядом -- беспокойные глаза хемуля, Филифьонка, плачущая на кровати, хомса, который все время молчал, уставясь в землю, разъяренный Онкельскрут.. Они были тут же, они засели у него в голове, и к тому же в палатке пахло хемулем. -- Надо выйти отсюда, -- подумал Снусмумрик, -- лучше быть с ними, чем думать о них. И как они не похожи на семью муми-троллей. С ними тоже было нелегко. Они были повсюду, они хотели все время разговаривать с ним. Но с ними можно было чувствовать себя как будто наедине с самим собой. "Как же это им удавалось? -- удивился Снусмумрик. -- Ведь я был с ними каждое лето и не замечал, что они давали мне возможность побыть одному".***
Сделала кусок редактуры, досмотрела "Проклятие чёрной жемчужины".
Поиск гармонии в дисгармонии, порядка в хаосе.
Как объяснить, сколько надо веры и смирения, чтобы и в этих условиях действовать так, как считаешь правильным? Ты ничего не знаешь о смирении, Джон Сноу.
***
Большого медведя я тоже опасаюсь, но по-другому. Это как будто смотреть в открытый космос. Трудно чувствовать себя удобно, глядя в космос. Даже если он улыбается.
Дедушка, кроме прочего, кажется, единственный из моих наставников последовательный хаосит. Это, должно быть, много способствовало любви и взаимопониманию. Во всяком случае, нам никогда не приходилось спорить об отношении к правилам и нормам. Смирению, что характерно, меня тоже учил дедушка. Только он и мог; потому что он меня не судил, не считал фундаментально заблуждающейся, не пытался переделать под себя, просто принимал как есть. И потом уже никто не мог по-настоящему со мной справиться, потому что не было этого базового принятия. Чой меня как-то смешно спрашивал, кто из ринпочей на меня большее впечатление произвёл. А никакого особенного впечатления они на меня не произвели. Кого-то я рефлекторно боялась, с кем-то было уютно находиться рядом, но это всё были чужие люди, которые приезжали и уезжали, а дедушка возился со мной несколько лет. На самом деле, в этом и есть смысл живого учителя. Есть будды, которые далеко, а есть учитель, который рядом. И рядом - это не только пространственное понятие. Если ты к человеку равнодушен, ты от него очень далеко. Если ты его не понимаешь и не хочешь понимать, ты очень далеко. Если ты любишь, ты рядом, независимо от времени и пространства. А гуру-йога - это когда ты очень последовательно и безусловно включён в переживание любви, доверия, когда ты и себя ощущаешь как продолжение учителя, часть его бытия. Здесь дело не только в том, что когда ты очень тотально включаешься в человека, то воспринимаешь его качества, но и в самом процессе переноса фокуса с себя вовне. Это бытие не ради себя, а во имя другого, оно собственно и работает с базовым эгоцентризмом как первым из трёх ядов. Очевидно, что это огромный экзистенциальный риск, потому что чем более ты погружён в процесс, тем сильнее он действует, и тем проще другому человеку тебя поломать. Когда ты краем сознания оберегаешь свою границу и следишь за своей безопасностью, это одна история, когда ты этого не делаешь - тебя, собственно говоря, ничто не защищает. Поэтому говорится о методе для обладающих высочайшими способностями. Это работает очень непосредственно и ломает, при должных условиях, тоже очень легко, непосредственно и качественно. Глубокий путь гуру.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
