.

Сны: Путин снова женится на своей жене, это связано с тем, что отсутствие первой леди плохо. Перед самым пробуждением какая-то мысль насчёт работы банками в китайской парадигме.

ТВ + 1 + 2 + 3 + 6.

Сегодня буду что-нибудь читать.

Ещё одно открытие в области правильных игрушек: польские кубики Peace&Love.

.

Просмотрела маленькую дурацкую книжку про массаж, но извлекла оттуда пару полезных фишек в жанре статичного наложения рук. Гуру говорит: тащить в массаж всё. Мёд, банки, тайскую пассивную йогу, элементы мануальной терапии и т.д. и т.п. - всё тащить в массаж.

Гуру хорошо говорит, но он всё-таки очень репрессивен. Можно наблюдать, что когда он приходит, группа напрягается и замирает. Это отцовский принцип. Гуру-2 олицетворяет материнский принцип и одобряет всех заранее. Гуру-1 всё время сомневается в том, что мы заинтересованы в процессе и стараемся, и заставляет доказывать качество своей мотивации и серьёзность своего отношения. Гуру-2 как бы по умолчанию верит, что нам процесс нравится так же, как и ему, и радуется нам авансом. Это то, что Шалва Александрович (ему бы, кстати, наверняка понравились польские кубики) назвал дорисовыванием:

Он взрослеет — видит и слышит: мы говорим с ним о том, какой он у нас хороший и чего мы ждём от него; рассказываем сказки, читаем молитвы, учим стишкам; говорим не по всякому, а чисто, красиво, умно, ласково; показываем, какие мы у него хорошие, добрые; любим друг друга, помогаем друг другу. Мы не знаем, что такое грубость, что есть ненависть. Делаем так, чтобы он всё это замечал, запечатлевал в себе.
Это — наши краски.
В ответ он начинает говорить. Говорит чисто, образно, радует отзывчивостью и любовью к нам. Интересуется миром, цветами, бабочками, птичками, животными. Мы замечаем, как он удивляется и восхищается.
Он уже школьник.
В нём тяга к учению. Надо закрепить это состояние. Потом мы радуемся, удивляемся и восхищаемся его познавательной воле, советуемся, спрашиваем и внимательно слушаем, соглашаемся. Звоним по телефону близкому человеку, чтобы сказать, какой он у нас пытливый, как любит книги. Говорим тихо, чтобы он «не услышал», но он слышит.
Но что-то мы упустили — может быть, это возраст, может быть, влияние среды — он начинает грубить. Надо дорисовать его. Грубость грубостью не искоренишь. Нагрубил маме. Мама удивлена: от него такого не ожидала, села в углу и тихо плачет. Он видит — мама плачет. Что в нём сейчас происходит? Дорисовывают ли слёзы матери красками благородства его чувства? Пройдёт время, папа скажет: «Сынок (доченька), меня восхищает твоё великодушие!» И будет ждать проявления великодушия. А потом мама, забыв о прошлом, присядет перед сном на кроватке, посмотрит в глаза с надеждой и верой и шепнёт: «Глаза — зеркало души. В них вижу — какое у тебя доброе сердце». Дорисовывание великодушием — кипяток для грубости.

Я бы хотела тоже научиться хвалить авансом и радоваться тому, чего ещё нет, но, может быть, будет, потому что по природе я тоже скорее жёсткая и репрессивная, чем щедрая и великодушная. Мне кажется, солнышком быть сложнее, потому что нужно очень сильно доверять тому, что ещё не проявилось, и доверяться другому человеку в том, что он тоже хочет быть лучше.



Ещё прекрасное из Антона Макаренко:

Он дернулся решительно и придвинулся ко мне.
— Знаете, что, Антон Семенович, — вдруг выстрелил он, — а что если я останусь в колонии? А?
Семен быстро глянул на меня и опустил голову к самым коленям.
Я сказал ему просто и весело:
— Да в чем дело? Конечно, оставайся. Будем все рады.
Семен сорвался со стула и весь затрепетал от сдерживаемой горячей страсти:
— Не можу, понимаете, не можу! Первые дни так-сяк, а потом — ну, не можу, вот и все. Я хожу, роблю, чи там за обидом как вспомню, прямо хоть кричи! Я вам так скажу: вот привязался к колонии, и сам не знал, думал — пустяк, а потом — все равно, пойду, хоть посмотрю. А сюды пришел да как побачил, що у вас тут делается, тут же прямо так у вас добре! От ваш Шере…
— Не волнуйся так, чего ты? — сказал я ему. — Ну и было бы сразу прийти. Зачем так мучиться?
— Да я и сам так думал, да как вспомню все это безобразие, как мы над вами куражились, так аж…
Он махнул рукой и замолчал.
— Добре, — сказал я, — брось все.
Семен осторожно поднял голову:
— Только… может быть, вы что-нибудь думаете: кокетую, как вы говорили. Так нет. Ой, если бы вы знали, чему я только научился! Вы мне прямо скажите, верите вы мне?
— Верю, — сказал я серьезно.
— Нет, вы правду скажите: верите?
— Да пошел ты к черту! — сказал я смеясь. — Я думаю, прежнего ж не будет?
— От видите, значит, не совсем верите…
— Напрасно ты, Семен, так волнуешься. Я всякому человеку верю. Только одному больше, другому меньше: одному на пятак, другому на гривенник.
— А мне на сколько?
— А тебе на сто рублей.
— А я вот так совсем вам не верю! — «вызверился» Семен.
— Вот тебе и раз!
— Ну, ничего, я вам еще докажу…
Семен ушел в спальню.
С первого же дня он сделался правой рукой Шере. У него была ярко выраженная хлебородская жилка, он много знал, и многое сидело у него в крови «з дида, з прадида» — степной унаследованный опыт. В то же время он жадно впитывал новую сельскохозяйственную мысль, красоту и стройность агрономической техники.
Семен следил за Шере ревнивым взглядом и старался показать ему, что и он способен не уставать и не останавливаться. Только спокойствию Эдуарда Николаевича он подражать не умел и всегда был взволнован и приподнят, вечно бурлил то негодованием, то восторгом, то телячьей радостью.
Недели через две я позвал Семена и сказал просто:
— Вот доверенность. Получишь в финотделе пятьсот рублей.
Семен открыл рот и глаза, побледнел и посерел, неловко сказал:
— Пятьсот рублей? И что?
— И больше ничего, — ответил я, заглядывая в ящик стола, — привезешь их мне.
— Ехать верхом?
— Верхом, конечно. Вот револьвер на всякий случай.
Я передал Семену тот самый револьвер, который осенью вытащил из-за пояса Митягин, с теми же тремя патронами. Карабанов машинально взял револьвер в руки, дико посмотрел на него, быстрым движением сунул в карман и, ничего больше не сказав, вышел из комнаты. Через десять минут я услышал треск подков по мостовой: мимо моего окна карьером пролетел всадник.
Перед вечером Семен вошел в кабинет, подпоясанный, в коротком полушубке кузнеца, стройный и тонкий, но сумрачный. Он молча выложил на стол пачку кредиток и револьвер.
Я взял пачку в руки и спросил самым безразличным и невыразительным голосом, на какой только был способен:
— Ты считал?
— Считал.
Я небрежно бросил пачку в ящик.
— Спасибо, что потрудился. Иди обедать.
Карабанов для чего-то передвинул слева направо пояс на полушубке, метнулся по комнате, но сказал тихо:
— Добре.
И вышел.
Прошло две недели. Семен, встречаясь со мной, здоровался несколько угрюмо, как будто меня стеснялся.
Так же угрюмо он выслушал мое новое приказание:
— Поезжай, получи две тысячи рублей.
Он долго и негодующе смотрел на меня, засовывая в карман браунинг, потом сказал, подчеркивая каждое слово:
— Две тысячи? А если я не приведу денег?
Я сорвался с места и заорал на него:
— Пожайлуста, без идиотских разговоров! Тебе дают поручение, ступай и сделай. Нечего «психологию» разыгрывать!
Карабанов дернул плечом и прошептал неопределенно:
— Ну, что ж…
Привезя деньги, он пристал ко мне:
— Посчитайте.
— Зачем?
— Посчитайте, я вас прошу!
— Да ведь ты считал?
— Посчитайте, я вам кажу.
— Отстань!
Он схватил себя за горло, как будто его что-то душило, потом рванул воротник и зашатался.
— Вы надо мною издеваетесь! Не может быть, чтобы вы мне так доверяли. Не может быть! Чуете? Не может быть! Вы нарочно рискуете, я знаю, нарочно…
Он задохнулся и сел на стул.
— Мне приходится дорого платить за твою услугу.
— Чем платить? — рванулся Семен.
— А вот наблюдать твою истерику.
Семен схватился за подоконник и прорычал:
— Антон Семенович!
— Ну, чего ты? — уже немного испугался я.
— Если бы вы знали! Если бы вы только знали! Я ото дорогою скакав и думаю: хоть бы бог был на свете. Хоть бы бог послал кого-нибудь, чтоб ото лесом кто-нибудь набросился на меня… Пусть бы десяток, чи там сколько… я не знаю. Я стрелял бы, зубами кусав бы, рвал, как собака, аж пока убили бы… И знаете, чуть не плачу. И знаю ж: ваы отут сидите и думаете: чи привезет, чи не привезет? Вы ж рисковали, правда?
— Ты чудак, Семен! С деньгами всегда риск. В колонию доставить пачку денег без риска нельзя. Но я думаю так: если ты будешь возить деньги, то риска меньше. Ты молодой, сильный, прекрасно ездишь верхом, ты от всяких бандитов удерешь, а меня они легко поймают.
Семен радостно прищурил один глаз:
— Ой, и хитрый же вы, Антон Семенович!
— Да чего мне хитрить? Теперь ты знаешь, как получать деньги, и дальше будешь получать. Никакой хитрости. Я ничего не боюсь. Я знаю: ты человек такой же честный, как и я. Я это и раньше знал, разве ты этого не видел?
— Нет, я думал, что вы этого не знали, — сказал Семен, вышел из кабинета и заорал на всю колонию:
Вылиталы орлы
З-за крутой горы,
Вылиталы, гуркоталы,
Роскоши шукалы.

.

Последний экзамен в аспирантуру мы с начальством в четыре руки всё-таки сдали, теперь, видимо, начальству придётся учиться в аспирантуре, а мне, как я уже с ужасом подозреваю, что-нибудь за него писать. Ходила на производство, слушала новости. Начальство под вкусное манговое мороженое рассказало мне, что экспертизу нашей казёной еды всё-таки произвели, причём и без нашего участия (не мы одни были недовольны), оказалось, что дошкольную Москву год кормили вместо молочки аналогами (типа творожного продукта вместо творога), а в суп нам клали отнюдь не масло, а дешёвый маргарин. А мы в основном даже выжили. Как не вспомнить Макаревича?

Ах какие моменты были,
Это просто кошмарный сон!
Только дустом нас не травили, -
Видно дорог в хозяйстве он.
И не желая скандальной славы,
Все пятнадцать лет налегке,
Мы учились дышать отравой,
Точно рыбы в Москве реке.

Нет, ну со временем, конечно, к таким вещам вырабатывается некий философский подход. Если человек имеет в виду быть здоровым и долго жить, он, наверное, какой-то другой род занятий себе выбирает, а у нас это скорее в формате "год пережили - слава богу, теперь надо ещё один". Ну вот. Площадку нам окультурили, поставили малых архитектурных форм. Ни одной длинной скамейки не поставили, поставили фигурных скамеек в виде крокодильчика, где даже два ребёнка рядом сесть не могут, а могут только спиной к спине. Но я думаю, что это неплохо, потому что поспособствует крупной моторике и развитию смекалки - дети ещё надумаются, как бы туда сесть, чтобы в количестве более двух человек. Чудесный паровоз без единой скамейки, начальство сказало, что на нём нечем заняться, но я с ним не согласилась, потому что с моей точки зрения, дети в основном там будут выяснять отношения, пытаться залезть на крышу и пробовать выпрыгнуть из окна, так что скучно им не будет. Особенно прекрасен комплекс для колясочников, стоящий в стороне от всех асфальтовых дорожек, а подъезжать к нему надо через яму, присыпанную песком. Ну, наверное, и в него кто-нибудь поиграет.

Я перетащила на производство куклу Маргариту с её приданым, и мы с начальством в четыре руки перемеряли все одёжки. Натурально, Маргарита может носить Брунгильдину одежду, кроме курток и шортиков, а спортсменки могут носить Маргаритины юбки-штаны, а топы им тесноваты, хотя в основном налезают. Здорово, всех переодели, рассадили, потискали.

Помимо задачи поковыряться в компьютерах, у меня образовался ещё один трудовой квест на следующую неделю: нарисовать красочкой на нашей веранде что-нибудь жизнеутверждающее. Красочку дают только белую, я планирую примитивистские изображения в жанре рисунков мелом на асфальте.

Из начальства мне ещё сегодня перепал сюжетно-ролевой набор в виде афроамериканской семьи из трёх поколений, довольно симпатичный, в принципе совместимый с моим домиком. Его вообще-то школе подарили, но начальство усомнилось, что наша школа оценит негритянское семейство, я насчёт своих орлов тоже сомневаюсь, что они пожелают что-то своё семейное проецировать на чернокожих, но мало ли. Злодеями, может, будут работать.

Патанатомию я начала, пока материал усваивается на уровне идеи, что когда в организме что-то ломается, этому соответствуют какие-то нарушения на клеточном уровне. И это, впрочем, для меня довольно новая мысль. Мануал для начала объяснил мне, что при поражениях печени нарушается синтез белка, теперь мне более понятно, почему я принялась терять вес и затем слезла с травоядного режима.

Самое интересное, это, конечно, что происходит в голове у человека, который может решить, что да, неплохо бы сэкономить денег, покормив всех дошколят города маргарином вместо масла.

"Гражданская Оборона - Всё идет по плану (акустика)" (Watch on YouTube)