***
Интересно у Юнга про то, что Локи - это воплощение тени. Тень обретает силу, когда вытесняется. Если переносить на внешнюю реальность, прогоняя меня, люди добавляют мне разрушительной силы. На самом грубом уровне механизм этого достаточно прост: пока со мной мирятся, я тоже стараюсь играть по правилам, а когда мне указывают на дверь, я перестаю это делать. В действительности, в самом начале у московской Сакьи ещё был шанс избежать слива текстов, если бы они выбрали договариваться со мной и делать на сайте какой-то закрытый раздел с литературой. Но поскольку меня почти сразу выперли "в бессознательное", теперь всё происходит так, как происходит. Меня, на самом деле, где-то даже опьяняет ощущение того, что я действую как безличная стихия, мне нравится это ощущение мощи и безличности. Но для окружающей реальности, я думаю, гораздо удобнее, когда я пребываю в рамках разумного, а не творю, что хочу.
Кроме прочего, Локи - это тот, кто приносит сокровища.
Хотя меня дразнят и возбуждают конфликты, и я с удовольствием ввязываюсь в бодание рогами, на самом деле мне больше хочется, чтобы окружающая реальность жила в мире со мной и принимала меня такой, какая я есть: и меня как источник нужного и полезного, и меня как источник беспорядка, потому что эти вещи сопутствуют друг другу. Мне, конечно, очень хорошо и весело "в бессознательном", где мне всё можно, но я чувствую, что это не совсем то, чего требует мировая гармония.
На самом деле, я очень тоскую по гармонии.
***
Чопел вот в своё время оказался настолько "в бессознательном", что вообще в тюрьме под Лхасой. Японская камера смертников - тоже изрядное "бессознательное". Интересно, насколько плохо я сама кончу.
***
И тут в комнате появились еще двое: Тощий и Толстый, оба в полосатых пижамах, похожие на узников Синг-Синга.
-- Корнеев! -- завопил Толстый. -- Так это вы воруете диван?! Какое безобразие!
-- Идите вы все... -- сказал детина.
-- Вы грубиян! -- закричал Толстый. -- Вас гнать надо! Я на вас докладную подам!
-- Ну и подавайте, -- мрачно сказал Корнеев. -- Займитесь любимым делом.
-- Не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Вы мальчишка! Вы дерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать!
-- Я уже пострадал, -- вмешался я. -- Дивана нет, сплю как собака, каждую ночь разговоры... Орел этот вонючий...
Толстый немедленно повернулся ко мне.
-- Неслыханное нарушение дисциплины, -- заявил он. -- Вы должны жаловаться... А вам должно быть стыдно! -- Он снова повернулся к Корнееву.
Корнеев угрюмо запихивал умклайдет за щеку. Тощий вдруг спросил тихо и угрожающе:
-- Вы сняли Тезис, Корнеев?
Детина мрачно ухмыльнулся.
-- Да нет там никакого Тезиса, -- сказал он. -- Что вы все сепетите? Не хотите, чтобы мы диван воровали -- дайте нам другой транслятор...
-- Вы читали приказ о неизъятии предметов из запасника? -- грозно осведомился Тощий.
Корнеев сунул руки в карманы и стал смотреть в потолок.
-- Вам известно постановление Ученого совета? -- осведомился Тощий.
-- Мне, товарищ Демин, известно, что понедельник начинается в субботу, -- угрюмо сказал Корнеев.
-- Не разводите демагогию, -- сказал Тощий. -- Немедленно верните диван и не смейте сюда больше возвращаться.
-- Не верну я диван, -- сказал Корнеев. -- Эксперимент закончим -- вернем.
Толстый устроил безобразную сцену. "Самоуправство!.. -- визжал он. -- Хулиганство!.." Гриф опять взволнованно заорал. Корнеев, не вынимая рук из карманов, повернулся спиной и шагнул сквозь стену. Толстяк устремился за ним с криком: "Нет, вы вернете диван!" Тощий сказал мне:
-- Это недоразумение. Мы примем меры, чтобы оно не повторилось.
(...)
-- Добились своего, -- сказал Корнеев сквозь зубы, глядя на Модеста Матвеевича.
-- Разбазаривать не дам, -- коротко ответил тот, засовывая во внутренний карман записную книжку.
-- Разбазаривать! -- сказал Корнеев. -- Плевать вам на все это. Вас отчетность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.
-- Вы это прекратите, -- сказал непреклонный Модест Матвеевич. -- Мы еще назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия...
-- Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, -- вполголоса добавил Роман.
-- В таком вот аксепте, -- величественно произнес Модест Матвеевич, повернулся и увидел меня.
-- А вы что здесь делаете? -- осведомился он. -- Почему это вы здесь спите?
-- Я... -- начал я.
-- Вы спали на диване, -- провозгласил ледяным тоном Модест, сверля меня взглядом контрразведчика. -- Вам известно, что это прибор?
-- Нет, -- сказал я. -- То есть теперь известно, конечно.
-- Модест Матвеевич! -- воскликнул горбоносый Роман. -- Это же наш новый программист, Саша Привалов!
-- А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?
-- Он еще не зачислен, -- сказал Роман, обнимая меня за талию.
-- Тем более!
-- Значит, пусть спит на улице? -- злобно спросил Корнеев.
-- Вы это прекратите, -- сказал Модест. -- Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в музеях... Вы откуда?
-- Из Ленинграда, -- сказал я мрачно.
-- Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
-- Пожалуйста, -- сказал я, пожимая плечами.
Роман все держал меня за талию.
-- Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня он будет ночевать у меня.
-- Это другое дело. Это пожалуйста, -- великодушно разрешил Модест.
Он хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке и сразу же посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком.
-- В таком вот аксепте, -- сказал он, поправил рухлядь на вешалке и вышел.
-- Д-дубина, -- выдавил из себя Корнеев. -- Пень. -- Он сел на диван и взялся за голову. -- Ну их всех к черту. Сегодня же ночью опять утащу.
-- Спокойно, -- ласково сказал Роман. -- Ничего страшного. Нам просто немножко не повезло. Ты заметил, какой это Янус?
-- Ну? -- сказал Корнеев безнадежно.
-- Это же А-Янус.
Корнеев поднял голову.
-- И какая разница?
-- Огромная, -- сказал Роман и подмигнул. -- Потому что У-Янус улетел в Москву. И в частности -- по поводу этого дивана. Понял, расхититель музейных ценностей?
-- Слушай, ты меня спасаешь, -- сказал Корнеев, и я впервые увидел, как он улыбается.***
На самом деле, это сродни экзистенциальной проблеме, с которой сталкиваются родители тяжёлых детей: в их жизнь приходит нечто неправильное, нечто такое, для чего нет готового места. Это нельзя исправить и нельзя убрать, с этим надо как-то научиться жить, принять это, найти этому место, обнаружить в этом какой-то смысл. Эту задачу нельзя решить раз и навсегда; проблемы растут вместе с детьми, и всякий раз их надо решать снова. Что ты будешь делать, если ребёнок не улыбается тебе? И потом, когда он не заговорит? И потом, когда его не согласятся взять в сад в группу полного дня? И потом, когда ты не сможешь отдать его в обычную школу? И потом, когда он закончит школу, которую ты для него найдёшь? А что он будет делать, когда тебя не будет? Тебе всё время приходится решать новые проблемы. И здесь, в принципе, то же самое: что ты будешь делать, когда поймёшь, что для тебя нет места в обычной семейной жизни? Нет места в церкви? Как ты будешь обходиться с потребностью в принадлежности, где ты будешь искать близких друзей, как ты будешь объяснять себе своё место в мире и смысл присутствия в нём? Как и у родителей тяжёлых детей, вначале возникает иллюзия, что всё неправильное можно исправить. Позже ты понимаешь, что родившийся марсианином остаётся марсианином, просто он может быть печальным и заброшенным марсианином, или выдрессированным, но несчастным, или странным, но любимым, но он в любом случае не будет тем, чего от него ждали. И время от времени приходится заново задавать себе вопрос, что ты делаешь на этой планете, и давать себе на него какой-то новый ответ.
Mycroft Holmes: My brother has the brain of a scientist or a philosopher yet he elects to be a detective. What might we deduce about his heart?
Dr. John Watson: I don't know.
Mycroft Holmes: Neither do I. But initially, he wanted to be a pirate. ***
Мне нравится, что сейчас модно снимать про аутистов, психопатов и прочих душевноиных. В каком-то смысле это создаёт для нас место в мире, во всяком случае в качестве любимых героев телесериалов. Создаёт пространство нарративов, которое рассчитано на нас, и которым мы можем жить. Создаёт некоторую модель социума, где можно, хотя и трудно, быть странным. Даёт возможность не объяснять долго и мучительно какие-то вещи, а просто говорить что-то вроде "ну, ты помнишь Шелдона и его место на диване?" - и всё понятно. Не то что бы ты перестаёшь быть аномалией, но во всяком случае есть известные образцы таких аномалий, и на них можно ссылаться. Некоторые вещи это упрощает.
***
Сделала кусок блока примечаний, сегодня поменьше, работать не хочется.
***
Может быть, кстати, и протекающую крышу надо понимать в том ключе, что какой-то очень мощный импульс, не находя выхода, просто крушит всё вокруг себя. И то, что пугает меня до смерти изнутри, тоже могло быть делать что-нибудь нужное и полезное, просто оно не знает, чем заняться.
Сегодня фоновая тревога, трудно сосредоточиться.
- Нaгнись, - скaзaл гном. - Еще ближе! Вот тaк, теперь нaс не подслушaют. Ты Алисa?
- Дa. А вы откудa знaете?
- Тебя мне рекомендовaли… скaзaли, верный человек! А это что еще тaкое?
Гном покaзaл пaльцем нa мaрсиaнского богомолa, который от удивления при виде тaкого мaленького человекa перевернулся вверх головой и зaглядывaл через крaй ящикa.
- Не бойся, это богомол, - скaзaлa Алисa, - Он не кусaется.
- Может, тебя он и не кусaет, a меня перекусит с одного рaзa. А ну, убери его немедленно!
- Богомол, - скaзaлa Алисa вежливо, - выйди, пожaлуйстa, из комнaты. Нaм нужно поговорить. Видишь, тебя боятся!
Богомол охнул от обиды и, перестaвляя длинные ноги, медленно пошел к двери.
- Нехорошо получилось, - скaзaлa Алисa. - Теперь он три дня ничего есть не будет. Он тaкой впечaтлительный.
- Ничего, переживет, - скaзaл гном.***
Очень хороша "Полная энциклопедия фэн-шуй", составленная Савельевым. Много небанальных материалов. Я её пролистала уже слегка по диагонали, потому что несколько притомилась от темы, но мне кажется, что её хорошо использовать как основной опорный справочник.
Книжки по феншую почти закончились; я его, в общем, познала в интересующем меня объёме и теперь хочу античных историков и медицины. Можно, например, поочерёдно.
КС 87/200