.

Сны: коробка с фломастерами. Я ломаю их пополам. Потом беру заднюю половинку одного из них (коричневого, кажется), оттуда вытекают чернила и пачкают мне пальца. Я догадываюсь, что от задних половин нужно избавиться. Затрудняюсь вспомнить, зачем вообще я их отламывала. Школа. Словесница. Мне нужно писать какое-то заявление.

Что если саму ненависть рассмотреть, как связанную агрессию, которой не хватает места для манёвра, привязанность - как связанную чувственность? Не очищаются ли они естественным образом, если их просто предоставить самим себе?

Или скорее так: освобождение в форме, искусстве, игре по нежёстко определённым правилам.

***

Под сменяющейся гегемонией различных наук и искусств Игра игр развилась до некоего универсального языка, посредством которого оказывается возможным выражать ценности духа в осмысленных знаках и сопрягать их между собой. Во все времена Игра была тесно связана с музыкой и в большинстве случаев велась она по музыкальным и по математическим правилам. При этом назывались одна, две, три темы, затем их разыгрывали, варьировали, развивая подобно теме фуги или музыкальной фразе концерта. Игра могла, например, отправляться от определенной астрономической конфигурации или от темы баховской фуги, от фразы Лейбница или Упанишад, далее же, в зависимости от намерения и способностей играющего, вызванная к жизни главная мысль могла развиваться и шириться или обогащаться в своей выразительности через отзвуки родственных ей представлений. Если начинающему удавалось, например, в знаках Игры установить параллели между классической музыкой и формулой физического закона, то у искушенного мастера Игра, начиная с исходной темы, развивалась свободно в безграничных комбинациях. Большой любовью у одной из школ Игры долгое время пользовались сопоставления, противопоставления и, наконец, гармонические сочетания враждебных друг другу тем или идей, например, закона и свободы, индивидуума и общности, причем особое внимание уделялось тому, чтобы обе эти темы или оба тезиса развивались на абсолютно равных правах, беспристрастно, и из тезиса и антитезиса в наивозможно чистом виде был бы выведен синтез. Вообще говоря, если не считать гениальных исключений, Игры, оканчивающиеся негативным или пессимистическим, дисгармоничным аккордом, не пользовались любовью; по временам на них налагался даже запрет, что диктовалось смыслом, какой приобрела Игра на гребне славы для своих приверженцев. Она означала изысканную, символически многозначительную форму исканий совершенства, высокую алхимию, приближение к единому в себе и превыше всех образов и множеств духу, стало быть -- к богу. Как благочестивые мыслители более ранних времен представляли жизнь сотворенной вселенной в устремлении к богу и видели множественность мира явлений завершенной и до конца продуманной лишь внутри божественного единства, так строились, музицировали и любомудрствовали фигуры и формулы Игры стеклянных бус на вселенском языке, вскормленном всеми науками и искусствами, в танце устремляясь к Совершенству, к чистому Бытии, к глубокой, полной Действительности.
(с) Герман Гессе, "Игра в бисер"

"[HD] Antonio Banderas - Take the Lead - Tango Scene" (Watch on YouTube)

В принципе, когда очередной фишкой в игре оказывается указание на саму игру, змея кусает свой хвост, и партию следует заканчивать. Всё ли сделано? Можно ли поставить логическую точку?

***

ТВ + 1 + 2 + 3. Задумалась, начала делать не тот комплекс, осознала это посреди формы, решила так и оставить, посмотреть, что будет. Эффект сомнительный. Сердце пошло лучше, печень хуже. Почему: потому что важна последовательность, или потому что трёх подряд мне всё-таки много, и третий в любом случае идёт со скрипом?

Колено уже практически очухалось, когда совсем очухается, попробую ещё раз над ним поиздеваться, взяв три минуты на форму в тренинге ветра. Вдруг со второй попытки его это не доконает?

Сегодня стереотипно: редактура, анатомия.

.

Кошку второй день штырит, она носится и играет в охоту. Чёрт знает, кем это животное было в прошлой жизни: пузом кверху падает, как собака, курлыкает, как голубь, ушами делает - как сова. (Тоже, наверное, помнит слишком много?)

***

На самом деле, конечно, следующим этапом в разработке персонажей должно стать переименование медведей в большую и малую медведицу.

Люсе очень нравился искрящийся белизной горностай, сосед Кара-Кусека. Она заглянула в Получальник:
— К доске пойдёт Снежная Королева.
Горностай белым призраком скользнул вперёд. Встал, нервно подбрасывая кусочек мела.
— Напишите, пожалуйста, такое предложение: «Снежная Королева любит танцевать».
Горностай написал:
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА НЕ ЛЮБИТ ТАНЦЕВАТЬ.
— Хорошо! — сказала Люся. Потому что ошибок не было. Хотя она совсем не знала, как к этому относиться. — Напишите ещё: «Вчера Снежная Королева играла с маленькой сестрёнкой».
Горностай молча повернулся и опять написал не то:
ВЧЕРА СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА ВЫСЛЕЖИВАЛ ТЕМНОТЮРА.
Весь класс вздрогнул.
— Я же просила вас написать, что вы играли с маленькой сестрёнкой.
— Я не играл с маленькой сестрёнкой, — возразил горностай. — У меня нет сестрёнки.
Люся хотела разузнать — кто такой Темнотюр и почему класс его боится? Но не стала, а повела урок дальше.
— Напишите вот что: «Сегодня ярко светит солнце и желтеют одуванчики».
Тут Сева Бобров поднялся. Он был взволнован:
— Как же он может написать, что желтеют одуванчики, когда они завяли? Они ж не желтеют. И солнце совсем не «очень яркое». А так себе солнце.
Хулиганистый Кара-Кусек закричал с места:
— Осень же! Осень на дворе! Вы что?!
Разгорался скандал. Хорошо, что вошёл дир с очередным подносом. С очищенной картошкой в этот раз.
— Всё! Всё! На сегодня хватит! Перерыв!
(с) Эдуард Успенский

***

А вот, например, тоже замечательная вещь, Даниил Хармс:

Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного.
1. Писатель: Я писатель.
Читатель: А, по-моему, ты говно!
(Писатель стоит несколько минут, потрясенный этой новой идеей, и падает замертво. Его выносят.)
2. Художник: Я художник!
Рабочий: А, по-моему, ты говно!
(Художник тут же побледнел как полотно, и как тростинка закачался и неожиданно скончался. Его выносят.)
3. Композитор: Я композитор!
Ваня Рублев: А, по-моему, ты говно!
(Композитор, тяжело дыша, так и осел. Его неожиданно выносят.)
4. Химик: Я химик!
Физик: А, по-моему, ты говно!
(Химик не сказал больше ни слова и тяжело рухнул на пол.)

***

Мощь матерной метафоры - во-первых, сразу и намертво врезается в память, во-вторых - смешно. "Хрен, положенный на мнение окружающих" Фаины Раневской запоминается гораздо лучше, чем всякое там "будь невозмутим перед лицом похвалы и хулы". И, скажем, сильно снижает сразу градус серьёзности происходящего, разряжает обстановку. Обратная сторона эффекта состоит в том, что хуй, вставленный в текст, сияет там настолько ясно и бесстыдно, что кроме хуя в тексте становится ничего не видно. То есть, в принципе, рядом с хуем можно написать всё, что угодно, а запомнится только хуй. Если бы мы на самом деле переживали о сохранении страшных тайн, мы бы вставляли в комментарии хуи. Вполне допускаю, что примерно это и делали индийские классики, насыщая тексты всякими там куриными какашками. Может быть, ту же функцию несут и изображения дакинь в бесстыдных позах: когда человек видит обнажённую женщину, больше он, в общем случае, ничего не видит, и можно спокойно вкладывать в это изображение всё, что угодно, не опасаясь, что оно будет бросаться в глаза. Принцип сверхсильного конкурентного раздражителя. Хочешь спрятать что-то - оставь это на виду рядом с порнографическим журналом.

В одном случае близость к табу просто отпугивает сознание: при виде сверкающего образа того, что не разрешено видеть, оно съёживается, закрывается и уже ничего не воспринимает. В другом случае оно полностью захватывается стимулом, погружается в него, и у него почти не остаётся ресурса на то, чтобы осознать контекст. Так мы можем манипулировать чужим сознанием, направляя его в нужную нам сторону и не позволяя критически отрефлексировать сообщение, которое идёт вместе со стимулом. Так устроена значительная часть визуальной рекламы. По сходной причине, как правило, крайне малоэффективны воспитательные разносы, потому что как только человек воспринимает сообщение "я тебя не люблю, ты плохой", то от дальнейшей части сообщения он закрывается. Дети при этом обычно ещё и отводят взгляд, чем дополнительно раздражают родителей и педагогов.

"последняя фраза" (Watch on YouTube)

***

Сделала кусок редактуры.

Просмотрела первую книжку по анатомии йоги, не очень вдохновилась. Не Синельников она, не Синельников... Вторая, может быть, мне больше понравится.

Просмотрела вторую. Нет, тоже не прониклась. Потом пролистала сеченовский учебник по анатомии. Всё хорошо, но фотографии печального студента со сколиозом в качестве анатомической модели на фоне благообразных костей и мышц выглядят пошло. Потом пролистала "Анатомические поезда", тоже в формате "только картинки". Сочетание "Поездов" с анатомией йоги произвело какой-то забавный совокупный эффект, у меня появились первые проблески понимания того, как йога и то, что я делаю, работают с осанкой. То есть частные механизмы пока в тумане, но общий принцип я поняла. Это очень интересно, я вдруг увидела тело как целостную динамическую систему.

С завтрашнего дня начну плотно читать физиологию.

КС 118/200

***

Чудесный, очень душевный эпизод с очищением укуса святой водой:

He put his gun back in his shoulder holster and came to stand next to me. He turned my head to one side to see the bite mark better. "You need to clean this bite. It's going to hurt like hell."
"I know. Will you help me?"
"Sure." His smile softened. "Here I was going to cause you pain to get information. Now you ask me to help you pour acid on a wound."
"Holy Water," I said.
"It's going to feel the same," he said.
Unfortunately, he was right.

I sat with my back pressed against the cool porcelain of the bathtub. The front and side of my shirt was clinging to me, water-soaked. Edward knelt beside me, a half-empty bottle of Holy Water in one hand. We were on the third bottle. I had thrown up only once. Bully for me.
We had started with me sitting on the edge of the sink. I had not stayed there long. I had jumped, yelled, and whimpered. I had also called Edward a son of a bitch. He didn't hold it against me.
"How do you feel?" he asked. His face was utterly blank. I couldn't tell if he was enjoying himself or hating it.
I glared up at him. "Like someone's been shoving a red-hot knife against my throat."
"I mean, do you want to stop and rest awhile?"
I took a deep breath. "No. I want it clean, Edward. All the way.'
He shook his head, almost smiled. "It is customary to do this over a matter of days, you know."
"Yes," I said.
"But you want it all in one marathon session?" His gaze was very steady, as if the question were more important than it seemed.
I looked away from the intensity of his eyes. I didn't want to be stared at right now. "I don't have a few days. I need this wound clean before nightfall."
"Because Nikolaos will come visit you again," he said.
"Yes," I said.
"And unless this first wound is purified, she'll have a hold on you."
I took a deep breath and it trembled. "Yes."
"Even if we clean the bite, she may still be able to call you. If she's as powerful as you say she is."
"She's that powerful and more." I rubbed my hands along my jeans. "You think Nikolaos can turn me against you, even if we clean the bite?" I looked up at him then, hoping to be able to read his face.
He stared down at me. "We vampire slayers take our chances."
"That wasn't a no," I said.
He gave a flash of smile. "It wasn't a yes, either."
Oh, goody, Edward didn't know either. "Pour some more on, before I lose my nerve."
He did smile then, eyes gleaming. "You will never lose your nerve. Your life, probably, but never your nerve."
It was a compliment and meant as one. "Thank you."
He put a hand on my shoulder, and I turned my face away. My heart was thudding in my throat until all I could hear was my blood pulsing inside my head. I wanted to run, to lash out, to scream, but I had to sit there and let him hurt me. I hate that. It had always taken at least two people to give me injections when I was a child. One person to man the needle and one to hold me down.
Now I held myself down. If Nikolaos bit me twice, I would probably do anything she wanted me to. Even kill. I had seen it happen before, and that vampire had been child's play compared to the master.
The water trickled down my skin and hit the bite mark like molten gold, scalding through my body. It was eating through my skin and bone. Destroying me. Killing me.
I shrieked. I couldn't hold it. Too much pain. Couldn't run away. Had to scream.
I was lying on the floor, my cheek pressed against the coolness of it, breathing in short, hungry gasps.
"Slow your breathing, Anita. You're hyperventilating. Breathe, slow and easy, or you're going to pass out."
I opened my mouth and took in a deep breath; it wheezed and screamed down my throat. I was choking on air. I coughed and fought to breathe. I was light-headed and a little sick by the time I could take a deep breath, but I hadn't passed out. A zillion brownie points for me.
Edward almost had to lie on the floor to put his face near mine. "Can you hear me?"
I managed, "Yes."
"Good. I want to try to put the cross against the bite. Do you agree or do you think it's too soon?"
If we hadn't cleansed the wound with enough Holy Water, the cross would burn me, and I'd have a fresh scar. I had been brave above and beyond the call of duty. I didn't want to play anymore. I opened my mouth to say, "No," but it wasn't what came out. "Do it," I said. Shit. I was going to be brave.
He brushed my hair away from my neck. I lay on the floor and pressed my hands into fists, trying to prepare myself. There is no real way to prepare yourself for somebody shoving a branding iron into your neck.
The chain rustled and slithered through Edward's hands. "Are you ready?"
No. "Just do it, dammit."
He did. The cross pressed against my skin, cool metal, no burning, no smoke, no seared flesh, no pain. I was pure, or as pure as I started out.
He dangled the crucifix in front of my face. I grabbed it with one hand and squeezed until my hand shook. It didn't take long. Tears seeped from the corners of my eyes. I wasn't crying, not really. I was exhausted.
"Can you sit up?" he asked.
I nodded and forced myself to sit, leaning against the bathtub.
"Can you stand up?" he asked.
I thought about it, and decided no, I didn't think I could. My whole body was weak, shaky, nauseous. "Not without help."
Edward knelt beside me, put an arm behind my shoulders and one under my knees, and lifted me in his arms. He stood in one smooth motion, no strain.
"Put me down," I said.
He looked at me. "What?"
"I am not a child. I don't want to be carried."
He drew a loud breath, then said, "All right." He lowered me to my feet and let go. I staggered against the wall and slid to the floor. The tears were back, dammit. I sat in the floor, crying, too weak to walk from my bathroom to my bed. God!
Edward just stood there, looking down at me, face neutral and unreadable as a cat.
My voice came out almost normal, no hint of crying. "I hate being helpless. I hate it!"
"You are one of the least helpless people I know," Edward said. He knelt beside me again, draped my right arm over his shoulders, grabbed my right wrist with his hand. His other arm encircled my waist. The height difference made it a little awkward, but he managed to give me the illusion that I walked to the bed.
The stuffed penguins sat against the wall. Edward hadn't said anything about them. If he wouldn't mention it, I wouldn't. Who knows, maybe Death slept with a teddy bear? Naw.
The heavy drapes were still closed, leaving the room in permanent twilight. "Rest. I'll stand guard and see that none of the bogeys sneak up on you."
I believed him.
Edward brought the white chair from the living room and sat it against the bedroom wall, near the door. He slipped his shoulder holster back on, gun ready at hand. He had brought a gym bag up from the car with us. He unzipped it and drew out what looked like a miniature machine gun. I didn't know much about machine guns, and all I could think of was an Uzi.
"What kind of gun is that?" I asked.
"A Mini-Uzi."
What do you know? I had been right. He popped the clip and showed me how to load it, where the safety was, all the finer points, like it was a new car. He sat down in the chair with the machine gun on his knees.
My eyes kept fluttering shut, but I said, "Don't shoot any of my neighbors, okay?"
I think he smiled. "I'll try not to."
I nodded. "Are you the vampire murderer?"
He smiled then, bright, charming. "Go to sleep, Anita."
I was on the edge of sleep when his voice called me back, soft and faraway. "Where is Nikolaos's daytime retreat?"
I opened my eyes and tried to focus on him. He was still sitting in the chair, motionless. "I'm tired, Edward, not stupid." His laughter bubbled up around me as I fell asleep.

Оказывается, сколько я теряла, читая Гамильтон в переводе!