.

Сны: на форуме приводится таблица с этапами практики, буквально посуточно. Почему-то вижу там Пему. Книжки с картинками.

Задачи на сегодня: кусок редактуры, в промежутке начать приобщаться к заметкам Леонардо.

.

Совершенные синие цветы: с четырьмя лепестками, глубокого цвета у сердцевины и бледнеющие к краям лепестков.

Сирень.

***

Сделала кусок редактуры.

Справедливости ради, я по-первости в тексте хрестоматии тоже наваляла знатно. Ну ничего, вычитаю - будет лучше.

***



А это, скажем, решение для открытки-опоры. Очень долго выбирала такое цветовое решение, чтобы оно не беспокоило глаза и мозги, в итоге получился не насыщенный, чистый синий, а грозовой, дождивый. Надо будет попробовать, как это в действии. Может, я не права, и должен быть всё-таки чистый цвет?

.

Разве мы не видим, что картины, изображающие божества, постоянно держатся сокрытыми под покровами величайшей ценности? И когда они открываются, то сначала устраиваются большие церковные торжества с различными песнопениями и всякой музыкой, и при открытии великое множество народа, собравшегося сюда, тотчас же бросается на землю, поклоняясь и молясь тем, кого такая картина изображает, о приобретении утраченного здоровья и о вечном спасении, не иначе, как если бы это божество присутствовало самолично. Этого не случается ни с одной другой наукой или другим человеческим творением, и если ты скажешь, что это заслуга не живописца, а собственная заслуга изображѐнного предмета, то на это последует ответ, что в таком случае душа людей могла бы получить удовлетворение, а они, оставаясь в постели, могли бы не ходить в паломничество местами затруднительными и опасными; что, как мы видим, постоянно делается. Но если все же такие паломничества непрерывно существуют, то кто же побуждает их на это без необходимости? Конечно, ты признаешь, что это был образ; этого не могут сделать все писания: они не сумели бы наглядно и в достоинстве изобразить это божество. Поэтому, кажется, что само божество любит такую картину и любит того, кто ее любит и почитает, и более охотно принимает поклонения в этом, чем в других обличиях, его изображающих, а потому оказывает милости и дарует спасение, - по мнению тех, кто стекается в такое место.
(...)
Чтобы телесное благополучие не портило благополучия разума, живописец или рисовальщик должен быть отшельником и в особенности, когда он намерен предаться размышлениям и рассуждениям о том, что, постоянно появляясь перед глазами, дает материал для памяти, чтобы сохраниться в ней. И если ты будешь один, ты весь будешь принадлежать себе. И если ты будешь в обществе одного единственного товарища, ты будешь принадлежать себе наполовину, и тем меньше, чем больше будет нескромность его поведения; и если ты будешь со многими, то будешь еще больше подвергаться подобным неудобствам; и если бы ты захотел сказать: я буду поступать по-своему, я буду держаться в стороне, чтобы я смог лучше наблюдать формы природных вещей, то я говорю, что это плохо выполнимо, так как ты не сможешь сделать так, чтобы часто ухо твое не было открыто для их болтовни. Нельзя служить двум господам. Ты будешь плохим товарищем, а еще хуже будет результат размышлений об искусстве. И если ты скажешь: я буду настолько держаться в стороне, что их слова не достигнут меня и не помешают мне, то на это я тебе говорю, что тебя будут считать за чудака; но не видишь ли ты, что, поступая так, ты тоже оказался бы в одиночестве?
(...)
Недостоин похвалы тот живописец, который хорошо делает только одну единственную вещь, например, нагое тело, голову, платья или животных, или пейзажи, или другие частности, ибо нет столь тупого таланта, который, обратившись к одной единственной вещи и постоянно помещая ее в свои произведения, не стал бы ее в конце концов делать хорошо.
(...)
Я неизменно наблюдал на всех тех, кто делает своей профессией портретирование лиц с натуры, что делающий с наибольшим сходством оказывается более жалким компоновщиком исторических сюжетов, чем любой другой живописец. Это происходит от того, что делающий лучше всего одну вещь, убедился, что по природе он больше всего расположен именно к этой вещи, чем к какой-либо иной, и поэтому он больше ее любил, и большая любовь сделала его более прилежным; всякая же любовь, обращенная на частность, пренебрегает целым, так как для нее все его радости объединились в этой единственной вещи, бросая всеобщее для частности. Так как сила такого таланта сведена к небольшому пространству, то у него нет силы расшириться; и этот талант поступает подобно вогнутому зеркалу, которое, улавливая солнечные лучи, либо отразит это же количество лучей на большое пространство, и тогда отразит их с меньшей теплотой, либо оно отразит их все на меньший участок, и тогда такие лучи будут обладать громадной теплотой, но действующей на небольшом участке. Так поступают и эти живописцы, не любя ни одной другой части живописи, кроме только лица человека; а еще хуже, — что они не знают иной части искусства, которую бы они ценили или о которой они имели бы суждение; и так как в их вещах нет движения, ибо и сами они ленивы и неподвижны, они хулят ту вещь, в которой движений больше и к тому же более быстрых, чем те, какие сделали они сами, говоря, что это, мол, похоже на одержимых и мастеров в мавританских танцах. Правда, нужно соблюдать соразмерность decoro, т. е. движения должны быть вестниками движений души того, кто их производит, т. е. если нужно изобразить кого-нибудь, кто должен показать боязливую почтительность, то она не должна быть исполнена с такой смелостью и самоуверенностью, чтобы получилось впечатление отчаяния, или как если бы исполнялось приказание... Так, я видел на днях ангела, который, казалось, намеревается своим благовещением выгнать богоматерь из ее комнаты посредством движений, выражавших такое оскорбление, какое можно только нанести презреннейшему врагу, а богоматерь, казалось, хочет в отчаянии выброситься в окно. Пусть это запомнится тебе, чтобы не впадать в такие же ошибки.
(...)
Тот не будет универсальным, кто не любит одинаково всех вещей, содержащихся в живописи; так, если кому-либо не нравятся пейзажи, то он считает, что эта вещь постигается коротко и просто; как говорил наш Ботичелли, это изучение напрасно, так как достаточно бросить губку, наполненную различными красками, в стену, и она оставит на этой стене пятно, где будет виден красивый пейзаж. Правда, в таком пятне видны различные выдумки, — я говорю это о том случае, когда кто-либо пожелает там искать, например, головы людей, различных животных, сраженья, скалы, моря, облака, леса и другие подобные вещи, совершенно так же, как при звоне колоколов, в котором можно расслышать, будто они говорят то, что тебе кажется. Но если эти пятна и дадут тебе выдумку, то все же они не научат тебя закончить ни одной детали. И этот живописец делал чрезвычайно жалкие пейзажи.
(...)
Те, кто влюбляются в практику без науки, подобны кормчим, выходящим в плавание без руля или компаса, ибо они никогда не могут быть уверены, куда идут.
Практика всегда должна быть построена на хорошей теории, для которой перспектива — руководитель и вход, и без нее ничто не может быть сделано хорошо в случаях живописи.
(...)
Тот живописец, у которого неуклюжие руки, будет делать их такими же в своих произведениях; то же самое случится у него с каждым членом тела, если только длительное обучение не оградит его от этого. Итак, живописец, смотри хорошенько на ту часть, которая наиболее безобразна в твоей особе, и своим учением сделай от нее хорошую защиту, ибо если ты скотоподобен, то и фигуры твои будут казаться такими, же и неосмысленными, и подобным же образом каждая часть, хорошая или жалкая, какая есть в тебе, обнаружится отчасти в твоих фигурах.
(...)
Величайший недостаток живописцев — повторять те же самые движения, те же самые лица и фасоны одежд в одной и той же исторической композиции, и делать большую часть лиц похожей на их мастера; это много раз вызывало мое изумление, так как я знавал живописцев, которые во всех своих фигурах, казалось, портретировали самих себя с натуры, и в этих фигурах видны движения и манеры их творца. Если он быстр в разговоре и в движениях, то его фигуры также быстры; если мастер набожен, таковыми же кажутся и его фигуры со своими искривленными шеями; если мастер не любит утруждать себя, его фигуры кажутся срисованной с натуры ленью; если мастер непропорционален, фигуры его таковы же; если он глуп, он широко обнаруживает себя в своих исторических композициях, они — враги всякой цельности, фигуры их не обращают внимания на свои действия, наоборот, один смотрит сюда, другой туда, как во сне: и так каждое свойство в живописи следует за собственным свойством живописца. Так как много раз размышлял о причине такого недостатка, то, мне кажется, нужно прийти к такому заключению: душа, правящая и управляющая каждым телом, есть то, что образует наше суждение еще до того, как оно станет нашим собственным суждением. Поэтому она создала всю фигуру человека так хорошо, как она это рассудила, — с длинным носом, или коротким, или курносым, и так же определила его высоту и фигуру. И так велико могущество этого суждения, что оно движет рукою живописца и заставляет его повторять самого себя, так как этой душе кажется, что это и есть правильный способ изображать человека, и что тот, кто поступает не так, как она, ошибается. И если она находит кого-нибудь, кто похож на ее тело, ею же составленное, того она любит и часто влюбляется в него. Поэтому многие влюбляются и берут себе в жены похожих на себя; и часто дети, рождающиеся от них, похожи на своих родителей.
(...)
Живописец должен делать свою фигуру по правилу природного тела, которое по общему признанию обладало бы похвальной пропорциональностью. Сверх этого он должен измерить самого себя и посмотреть, в какой части он сам отличается — много или мало — от этой вышеназванной похвальной фигуры. Узнав это, он должен защищаться всем своим обучением, чтобы в создаваемых им фигурах не впадать в те же самые недостатки, которые свойственны ему самому. И знай, что с этим пороком ты должен больше всего сражаться, ибо это — такой недостаток, которой родился вместе с суждением. Ведь душа, госпожа твоего тела, и есть то, что является твоим собственным суждением, и она охотно наслаждается созданиями, похожими на то, что она создала при составлении своего тела. И отсюда получается, что нет столь безобразной с виду женщины, которая не нашла бы какого-нибудь любовника, — лишь бы только она не была чудовищна. Итак, помни, что ты должен изучить недостатки, свойственные тебе, и избегать их в тех фигурах, которые ты компонуешь.
(с) Леонардо да Винчи

***

От меня завтра сваливают родичи, вернутся послезавтра вечером. Если удивительным образом кто-нибудь хочет чаю попить и потрындеть, примерно сутки это будет реализуемо.

***

Что-то я давно не влюблялась, вот что. Ну как так можно, что я за дакинь вообще, живу, как иезуит какой-то в монастыре.

На скорбные и исполненные уныния морды смотреть не могу - надоели. В конце концов, если JU решительно предпочитает джняна-мудр, выделите мне уже там сверху кого-нибудь, кого пока интересуют живые люди. Да, я считаю, что честно отрабатываю свой кусок тепла, любви, внимания и физического контакта! Нет, литература это хорошо, но я не согласна получать заслуги одной литературой. В общем, прошу рассмотреть.